— Конечно, детка, никто не станет прогонять тебя в такой дождь! Как же твои родители тебя отпустили одну?!

Темное одеяние не скрывает того, что женщина, всплескивающая руками, полновата. Она трогает круглыми пальцами не менее округлые, обвисшие от возраста щеки, но потом улыбается так тепло, показывая удивительно белые зубы — и Эл выдыхает воздух, до того будто бы остро вставший в легких. Она нервничает, не получается иначе, сколько бы не старалась, сколько бы не привыкала, сколько не ходила. Женщина в черном, кажется, нисколько не удивляется тому, как прибежавшая из ниоткуда девочка напряжена, замечая только очевидное. Перед ней просто ребенок, продрогший, чудом избежавший холодного душа с неба, но уже успевший промочить лакированные туфельки — как бы ты, душенька, не заболела в такую погоду!

Дождь приходит следом за Эл, будто замыкает сплошную стену за ее спиной. Отсекает путь назад, так ей теперь кажется. Вместо туфель, на которых вода подсыхает крупными каплями, иногда ей все еще чудятся привычные старые кроссовки. Одиннадцатая не помнит, где и как именно достала эту одежду; ей приходится помнить так много, что все не всегда умещается.

Зато хорошо запечатляется в памяти собственный голос, возглас в темной комнате, заглушенный разбросанной на полу бумагой. Эл случайно наступает на нужный файл, прежде чем заметить маленькую, но четкую фотографию, с которой на нее смотрит человек. Люди, она всегда очень хорошо запоминала людей. Места одинаковые, но не люди — маячки, ориентиры, пугающе темные или яркие, и эти глаза смотрят на нее очень светло, и Эл почти видит, как в них отражаются полированная стойка и цветная плитка. И скомканная банка "Пеппера".

— Н-Э-Д. Нэд, — хмурясь, шепчет Одиннадцатая себе под нос. Читать "про себя", не проговаривая вслух, она еще не умеет. Она схватила, на что достаточно было времени, послушно повторяя буквы за отцом, в глазах которого все еще виделся ужас. Отец сказал ей, что все умеют читать. Что не уметь опасно, а Эл больше не будет в опасности. «Я тебя знаю, — уже мысленно добавляет Одиннадцатая, останавливая перепачканный бог знает чем палец на нужной строчке, и кивает сама себе. — Я тебя найду.»

— Какое необычное имя у твоего дяди, — замечает женщина, которая впускает ее, приносит ей плед и просит называть ее сестрой Мередит, и грустно качает головой. Из стороны в сторону мотаются щеки, обвисшие еще больше. До Одиннадцатой не сразу доходит, что это, должно быть, от сожаления. — Золотко, боюсь, что часы посещения уже закончились. Но я спрошу, что можно сделать, хорошо?

В холле очень мало людей, и без сестры Мередит никто больше не обращает внимания на девочку, засмотревшуюся на высокую винтовую лестницу. Сверху идет так много света, что она кажется почти бесконечной; Эл ставит ногу на первую ступеньку и замирает, как вкопанная.

В воздухе очень, очень сильно пахнет лесом и знакомым следом, затхлым следом, будто кто-то ступал по покрову из пожухлых листьев, и запах этот уже не выветрится из ступней, сколько не скреби их и не переобувайся. От Эл тоже пахнет так, от ее кожи и отросших коротких волос, а теперь еще и от новенького клетчатого платья. Она выглядит совсем как здешняя, как девочка двенадцати лет, которую родители посадили на автобус до ближайшего городка, чтобы повидать дядюшку, и которая никак не может почувствовать иную сущность и увидеть ее движение краем глаза. Будто кто-то скользит за ее спиной, не касаясь ступеней, едва не задевает, проходит издевательски близко — и исчезает гораздо раньше, чем она успеет развернуться, даже учитывая необычную скорость.

Не человек, не призрак, но что-то черное, скрывающееся за поворотом на первой же лестничной клетке.

Пришедшее тем же путем, что и Эл.

Внизу слышны быстрые шаги, легкое пришаркивание и голос сестры Мередит, совсем упустившей из виду маленькую гостью по имени Элли; Одиннадцатой уже нет на лестнице, она перемахивает через пару ступенек за раз и заворачивает за угол, вглядывается широко распахнутыми глазами в коридор с приглушенным светом. Лампы, будто отзываясь на это, предательски моргают, должно быть, от надвинувшейся грозы, и Эл закусывает губу, удерживаясь от порыва разбить их. Хватило бы одного...

— Сестра Мэри здесь... Дитя, ты видела ее? Видела? Видела, как она летает над полом? Она уже коснулась тебя? — шелестящий старческий голос и такой же, в тон, скрипучий смех, заставляющий девочку вздрогнуть от неожиданности. Какая-то старуха блестит глазами в ее сторону через небольшую решетку, тянет длинные сморщенные пальцы и снова пытается затараторить что-то о сестре Мэри Юнис и том, как она скоро пометит всех на этом этаже, и потом двинется к другому, открывая на ходу окна в каждой палате, чтобы ее видели, чтобы были готовы к ее пришествию.

Эл хмурится и качает головой, и открытое мифической Мэри окошко с треском захлопывается, ударяя старуху по кончикам пальцев.

Она здесь, чтобы найти Нэда. Высокого человека с добрыми глазами, самым вкусным пирогом на этом свете (и других тоже) и большой тайной, за которую его забрали. Как остальных. Почти как Одиннадцатую.

В противоположном конце коридора кто-то начинает низко выть, отзываясь на громкий звук, и ему или ей вдруг вторят с верхнего этажа, неровными голосами, одним, двумя, вскоре уже почти десятком, заставляя Элли нервно тереть голые предплечья, тут же покрывающиеся мурашками, и ускорить шаг. Нестройный хор, теряющийся на минуту только в первом раскате грома, но быстро возвращающийся, мешающий Эл услышать хоть один посторонний звук, топот ног сестер внизу или размеренные шаги врачей несколькими пролетами выше.

Одиннадцатая нервничает и едва не бежит мимо одиночных палат с белыми дверями, заглядывая уже на ходу в стеклянные прорези окошек. Ни решеток, ни больших замков, только задвижки. Нэда бы не держали здесь, он не так давно попался. У него еще должны быть силы сопротивляться.

Эл не добегает до конца, разворачивается и идет навстречу нарастающему вою над головой. Здесь нет сумасшедших, по крайней мере, не настоящих, таких, как в Маунт Мэссив. Здесь есть только иные, такие, как она или Ривер, или странные и молчаливые, как Уилл, которые больше не умеют смотреть спокойным взглядом после всего, что видели, будто бы сам страх отпечатался у них в глазах. Здесь нет психов. Кого тогда они зовут?

— Нэд! — она пробегает целый этаж, видит решетки и квадратные окошки для передачи еды, натыкается на нескольких санитаров, обмякающих к носкам ее туфель, но все еще не видит никого даже близко похожего. На третьем Элли снова накрывает запахом, резким настолько, что хочется закрыть нос в кои-то веки чистой ладонью. — НЭД![AVA]http://68.media.tumblr.com/6918407004382877887549d09c3b0df8/tumblr_inline_on0y1cl7ev1t07vqg_250.png[/AVA] [SGN] [/SGN]

Отредактировано Eleven (2017-08-06 17:49:45)

В голове Эл все это звучит одновременно и громче, отчетливее, агрессивнее, чем в несчастных, измученных разумов безумцев, которые здесь заперты. Что бы не пыталось стать здешним обитателем, быстро-быстро, как можно быстрее пытаясь заполнить собой темные коридоры — оно хотело, чтобы он нем знали. Оно хотело, чтобы его звали и ждали. Ему нужны были распростертые объятия и чувство полного принятия. То, с чем Одиннадцатая не сталкивалась еще ни разу.

Примите меня.
Ждите моего знака.
Откройтесь моему пришествию.

Она может вспомнить очень смутно надписи на стенах в той больнице, из которой Одиннадцатой пришлось вызволять Дерека и Ривер. Слова потерявшего рассудок, как ей потом объяснили, священника, умиравшего со своими странными уверениями на губах. С большим трудом Эл понимает по рваным описаниям, что такое церковь, и молитвы, и паства, и жертвы; воспринимать что-то настолько абстрактное, должно быть, сложно для любого ребенка. Для нее сложно вдвойне, может, и в десять раз. Она двигается совсем по другим причинам, другими мыслями, но как ей узнать, похожи ли они на молитву или проповедь?

Похоже ли ее упорное «я найду тебя» на веру?

— Правда, я! — чуть громче, чем обычно, отвечает Эл, останавливаясь напротив двери и надеясь перекричать нестройные голоса. За прошедшее время, ей неизвестное, она не успевает подрасти ни на сантиметр, и крошечные каблуки не помогают: приходится задирать голову, чтобы разглядеть лицо Нэда в тени. Что-то происходит со светом на всем этаже, краем глаза Одиннадцатая замечает мигающие лампы, то и дело подсвечивающиеся комнаты других больных, мелькающие в окошках испуганные лица. Ей нужно сконцентрироваться пока лишь на одном, и это очень сложно, сложно не знать наперед, не нужна ли еще кому-то помощь. — Друзья не лгут.

Элли все-таки решает, что помочь одному — уже достаточно важно. Она здесь за Нэдом, а следом уже можно пробовать все остальное. Поэтому она не расходует силы зря, тянет дверь на себя руками, помогая выбраться из палаты в разом потемневший коридор.

В ее голове одновременно и громко, и очень приглушенно заливается все тот же голос. Будто Нечто чувствует неповиновение, ощущает присутствие другого чужака, так же, как Эл чувствует его. Ей легче фильтровать звуки в своей голове, чем несчастным, не знающим, кто пытается к ним постучаться — и она отрезает наконец чужие слова полностью, жмурится на мгновение так крепко, что в глазах начинают плавать пятна. Прогоняет голос совсем.

Кто-то очень недоволен, она чувствует метания совсем близко, но не может определить, где именно. Может быть, на нижнем этаже, и несколькими выше, а может, Оно уже начало потрошить палаты, пытаясь найти источник помех.

Если за секунду до крика в здании повисла тишина, то сразу за ним звуки расцветают один за другим, гораздо более невыносимые, чем ровный вой до этого. Эл дергается невольно, слыша звон битого стекла, отчаянные возгласы кого-то, очень похожего по звучанию на сестру Мередит, задыхающуюся от страха — или бегущую от опасности, готовую вот-вот рухнуть на больничный пол из-за своей одышки? Нет времени выяснять, нет времени даже перекинуться с Нэдом, все еще молчащим, еще несколькими словами, какими-то объяснениями.

Но, когда она поднимает глаза, Нэд смотрит точно так же светло, как раньше. Он почему-то кажется теперь Эл меньше, хоть и все еще гигантом по сравнению с ней; из него исчезло много всего того, что она может только смутно уловить, но не знает, как назвать. В нем стало гораздо меньше света, и Одиннадцатой вдруг действительно становится страшно, что он потухнет раньше, чем она успеет вывести его отсюда.

— Это от мамы, — по непонятной ей же самой причине вдруг поясняет Элли, вспоминая темное платье и высокие ботинки Ривер, и утягивает Нэда за руку по направлению к лестнице. Она колеблется, когда они проходят мимо других палат: двери, судя по тому, каким громким был щелчок, открылись везде, но наружу не ползет почти никто. Некоторые все еще стоят, кто-то просто провожая взглядом странную парочку из пошатывающегося рослого мужчины и почти тащащей его вперед девочки. Другие скалятся им в след, и Эл готова поклясться, что знает, что в их головах сейчас оглушителен тот самый голос. Кажется, часть из них не верит, что можно выйти наружу, а остальные... не хотят? — Я могу рассказать.

В голове у Эл вертится что-то невероятно важное, но все смешивается в одну огромную кучу: больные, все еще сидящие в клетках, новые крики, доносящиеся с нижних этажей, звучные шаги на ступеньках и приближающиеся темные фигуры то ли других сестер, то ли врачей, снявших халаты. Она тяжело дышит, стараясь отделить захлестывающие ее ощущения и то, что она слышит, от реальных мыслей; с каждым разом это становится все сложнее, будто в своих путешествиях Одиннадцатая открывается все больше и больше с каждым шагом, и потоки звуков, картинок и догадок множатся без конца.

Она помогает Нэду привалиться к перилам, всего на полминуты, чтобы успеть сообразить, что делать — за их спиной раздается звон и скрип от открывающихся дверей. К ним вот-вот выйдут пациенты с этого этажа, а снизу бегут другие люди, и Эл не знает, кого здесь считать опаснее. Ей уже приходилось сталкиваться с психами, от многих из них после этой единственной встречи остались только следы на стенах или на полу. Эл совсем не хочется делать то же самое здесь, рядом с Нэдом.

Его лицо, измотанное, искаженное попытками составить план, как и у нее самой, освещается еще одной яркой вспышкой через купол здания — и наконец напоминает Одиннадцатой. Выглядит почти так же, как фотография на тех файлах.

— Нам нужны бумаги... Твои, — ее голос звучит очень уверенно, едва не радостно. В Маунт Мэссив могли остаться тонны о Хейле и Тэм, так говорили ей родители перед самым ее исчезновением. Эл очень хорошо запомнила эти слова, почти точь-в-точь могла повторить интонацию Дерека в своей голове: то, как он был взволнован и рассержен. Как важно было стереть о себе все следы, любое упоминание, по которому их найдут снова. И теперь Одиннадцатая с таким же волнением смотрит на своего друга, показывая в него пальцем — она не дотягивается, чтобы ткнуть пальцем ему в грудь, поэтому трогает куда-то в солнечное сплетение. — Куда идти? Нэд, где они? Где твоё имя?

Может быть, в этот раз у нее сработает лучше, чем в прошлый. Нужно будет просто поверить, как верят люди в палатах, как верят те, кто читает молитвы, как умирающий священник. Эл очень сильно верит в то, что ей нужно вытащить друга, что она теперь действительно знает, как это сделать.
[AVA]http://68.media.tumblr.com/6918407004382877887549d09c3b0df8/tumblr_inline_on0y1cl7ev1t07vqg_250.png[/AVA] [SGN] [/SGN]

Отредактировано Eleven (2017-08-29 22:59:25)