Чужая кровь облепляет его ладонь тесно, как тугая перчатка, стекает щекотными каплями до самого локтя. Ни пятнышка светлой кожи, сплошное красное полотно, скользкое, переливающееся в изменчивом полусвете. Он снова запускает руку в развороченное нутро лежащего перед ним человека – еще горячего, еще совсем недавно такого живого, – задумчиво рассматривает тянущиеся за пальцами тонкие алые нити. Чужая сила, непривычная, испуганная, бьется ускоренным пульсом, нервной веной на запястье. Он слизывает кровь с тыльной стороны ладони, понимает вдруг, что очень голоден, и...

Дерек распахивает глаза, рывком садясь на кровати, чтобы мерзкий кровавый сон на затащил его обратно. Влажная от пота майка прилипла к спине, он тяжело дышит и не знает, кричал ли в этот раз – но Ривер, лежащая на другой, через тумбочку, узкой кровати Ривер крепко спит. Значит, в этот раз он ее не разбудил. Значит, очередной кошмар останется только его тайной.

В желудке действительно пусто, он скручивается голодными судорогами, и Дерек морщится. Купленных по дороге тако уже не осталось, за окном глубокая ночь, а в дешевом мотеле, где они остановились, нет даже намека на кафетерий. Дерек как можно тише натягивает джинсы, проверяет в кармане мелочь и уходит к автомату на первом этаже – уговаривать его поделиться хотя бы шоколадкой. Сон, который раньше напрочь отбил бы ему аппетит, только усиливает неожиданный голод. Дереку боится, что голод этот давно уже утратил материальные причины и живет лишь в его голове; боится, что голод принадлежит вовсе не ему; боится, потому что знает – он прав. Волки, которых он забрал у Ривер, признали его главным, но не оставили свою суть, не забыли своих желаний. И хруст откусываемой шоколадки кажется ему очень похожим на хруст позвонков на зубах.

Так было в Аризоне, Юте и Вайоминге, по которым Дерек и Ривер кружили, не решаясь возвращаться прямиком в Калифорнию, убеждаясь, что прочерченный по Мексике кровавый след не протянулся за Тэм в Соединенные Штаты.

В Небраске, Канзасе и Колорадо Дереку ночами приходится успокаивать вдруг впадающую в истерику Ривер, прятать от ночи, от звезд, смотрящих на нее волчьими глазами, уговаривать, что никто не идет за ней, и чуждые ей звери теперь сидят на крепкой цепи, и больше нечего бояться. Но Ривер заходится в рыданиях, твердит про пожирающих ее и уверяет, что у Дерека не те глаза. Наутро после таких ночей Ривер замыкается в себе, закрывается в своих мыслях, и Дереку туда не пробраться до самых вечерних сумерек.

Их дружба, не то опороченная, не то увенчанная единожды близостью, в состоянии взаимной зависимости и добровольной совместной изоляции перерождается в невыразимо изломанную привязанность, когда не остается запретных тем, но секретов все равно бесконечное множество. Когда не сказано никаких слов о любви и не дано никаких свадебных клятв, но помыслить себя без другого отныне кажется болезненно-невозможным.

И когда Ривер молча приносит буклетик психиатрической лечебницы Маунт-Мэссив, Дерек едва не срывается на крик. "Я сломанная", твердит ему Ривер на упрямое "Я тебя туда не отдам". "Так будет лучше", уверяет его Ривер, разбивая на осколки горячие обещания, что им справятся сами, найдут другие способы, точно-точно-точно, ведь дело вовсе не в этом, Ривер вовсе не (сошла с ума – Дерек договаривает шепотом, словно так может укрыться от давней, грызущей изнутри мысли).

Они сходятся на том, что нет ничего плохого в том, чтобы съездить просто посмотреть. Одно общее обследование не будет ничего значить, ведь никого нельзя закрыть в психиатрической лечебнице без разрешения, без официального подписания бумажек, а для себя Хейл решил, что ничего подписывать не будет и Ривер не разрешит. И если это так важно для нее – пусть ее посмотрит доктор, пусть скажет, что все нормально, а навязчивые кошмары – всего лишь стресс и богатое воображение.

– Доктор сейчас подойдет, – миролюбиво говорит им молодой парень в белом халате, сосредоточенно надписывая папку и выбираясь из равностороннего вольера стойки регистрации. Дерек нервничает, бросая быстрые взгляды на снующих по галерее над ними врачей, косо посматривающих на посетителей. Хейлу не нравится стойкий запах безумия и едких лекарств, не нравится, что, кроме их Тойоты, на парковке для гостей нет ни одного автомобиля.

Еще больше ему не нравится, когда рация у сидящего тут же полуспящего охранника вдруг взрывается тревожными криками.

Охранник порывисто зажимает встревоженную рацию массивной ладонью, но чуткие волчьи уши – десяток пар их – все равно различают сквозь панику и ужасные помехи звуки выстрелов и приказы к отступлению. Обеспокоенный Хейл поднимает взгляд, сталкивается с паникой в глазах немолодого секьюрити – тот медленно качает головой, натужно улыбается и поднимается со своего места. Администраторы за стойкой никак не реагируют, словно это привычная деталь их повседневной рутины. Дереку хочется потрясти их за плечо, помахать ладонью перед смотрящими в никуда светящихся мониторов глазами. Его пугает это равнодушие, как будто ничего не происходит, как будто он один это слышит. Может, на самом деле не Ривер нужно остаться здесь, а ему?

Но Ривер так не считает. Хейл оборачивается с недоумением на ее очередную попытку заставить его уйти, спровадить из лечебницы. Настойчивость Тэм пугает его – Ривер словно опять знает больше, чем говорит (и Дерек не может вспомнить, откуда берется это "опять"), и забывает при этом данные ей обещания. Дерек был предельно серьезен, когда говорил тогда, застыв на краю ночи между песчаным жаром и вечным звездным холодом, что никуда ее больше не отпустит.

Обеспокоенным зверем он вьется вокруг Ривер, обнимает ее горячими ладонями. Хейл чувствует ее страх, улавливает смутный, невесть откуда взявшийся запах далекого леса. Дерек думает, что понимает ее панику, и потому успокаивающе гладит ее пальцы, краем глаза наблюдая за отрывисто выплевывающим что-то в рацию охранником.

Резко гаснет свет. По фойе прокатывается удивленный вздох администраторов и персонала. Из глубин земли на невозможной частоте прорывается чей-то страшный вопль. Следом за ним, словно только и ожидая этой команды, вспыхивает красноватое аварийное освещение. Мелодичный женский голос оповещает о введении режима карантина.

– Что происходит? – рычит Дерек в лицо перепуганному секретарю. Тот судорожно лупит по клавишам, но системы блокированы, и никто не торопится дать ответ. Плюнув на все, Хейл хватает Ривер за локоть и тащит к дверям. – Это какая-то херня. Надо уходить отсюда.

Широкие створки главного входа не торопятся столь же приветливо распахиваться перед отбывающими гостями. Дерек пытается выбить их плечом, лупит кулаком в стекло – оно кажется бронебойным по ощущениям. Зачем обычной лечебнице такие меры безопасности? И где здесь, мать вашу, запасной выход?

Достаточно обернуться, чтобы понять: на эти вопросы Хейлу уже никто не ответит. Дерек растерянно упирается взглядом в растерзанные тела администраторов, не понимая, как это могло произойти – всего лишь несколько секунд назад он смотрел на них, испуганных, но еще живых, а не на эти окровавленные куски мяса. Он не слышит других сердцебиений, кроме его и Ривер, не улавливает чужих запахов, звука шагов.

– Какого... – Дерек осекается, заметив сгущающуюся перед ними тьму. Ему инстинктивно хочется оскалиться, вздыбить шерсть и зарычать, и сотни его предков, и десятки Альф стремятся повторить его движение. Тьма не приносит с собой ничего хорошего.

– Бежим!

Ей только на протяжении первых шагов кажется, что за поворотом ждет что-то лучшее, чем мир в последнее время. Время-без-меры, минуты, часы и дни, le obscurité, где она живет, лишь на первый взгляд хуже этого места. Эл глубоко вдыхает и ступает остатками своих кроссовок на белую плитку, выскакивающую как из ниоткуда, заменяющую своей твердостью зыбкую землю. Этой земли столько, что она облепила тело почти полностью, поселилась запахом и неприятным вязким чувством во рту, забила уши пеленой, поначалу выталкивая Эл в вакуумную тишину.

Эл кажется, что она медленно отнимает руки от головы, позволяя себе погрузиться в мир новых звуков, потому что приходят они не сразу. Крики вдалеке, странный зудящий звук, вызывающий тревогу - сирена, вспоминает она. Признак опасности. Что ж, за опасностью она сюда и шла, вернее, напоследок уже почти бежала: когда Эл была маленькой, она видела фильм об охотниках, водящих с собой специальных собак. На всей Изнанке нет никого, кто был бы похож на собаку. В этой охоте гончая - она сама, только самая, самая медленная гончая, с потрескавшимися ногтями, которые недавно перестали болеть при каждом шаге, и волочащимися по шуршащим листям подошвами кроссовок. Скоро они оторвутся окончательно, и придется снова бегать босиком.

Босиком она не угонится за тенью, поэтому воровато озирается в коридоре, похожем на тот, по которым ее когда-то таскали до палаты. Целую вечность назад это было, но Эл помнит. Эл помнит достаточно, чтобы по воздуху, по звукам, по краске на стенах понять - она больше не в школе Хоукинса, не в "дурном месте", возможно, даже не в Индиане. Тень прорывается наружу, как сквозь туго натянутые занавески, нащупавшая, верно, что-то или кого-то... Таких же, как Эл? Детей? Неразумных взрослых, как ее отец, как злые врачи, не понимающих, что ждет их по ту сторону? Кто-то стоит у окна и добровольно тянется открыть его, распахнуть звенящие от давления створки, кто-то впускает тень, за которой она следовала по пятам, внутрь-наружу.

У Эл слишком много времени было думать о том, что никто и никогда не должен был открывать этот проход. Она чувствует тварей, бродящих вокруг, ищущих возможности уйти дальше, ищущих другую кровь, свежую, не таких, как жители Изнанки. Один из них хочет этого больше остальных, и на этот раз Эл следует за ним, не имея четкого плана. Возможно, она хочет перехватить его - и упускает момент, когда тень совершает прорыв. Ей не остается ничего иного, как проваливаться следом. В еще одно "плохое место".

Одиннадцатая понимает, что оно плохое, по больничному запаху в воздухе, и очень скоро, всего лишь за поворотом, натыкается на лужу крови, вытекающей из-под прикрытой двери. Ей удается почти не запачкаться, обходя ее (нельзя оставлять следы), но уже до следующей двери приходится бежать, слыша утробный рык за спиной. Эл бежит, шаркая загибающейся подошвой от кроссовка, и не оборачивается, не тратит драгоценные секунды, чтобы увидеть преследователя. Она знает, что это не тень, не очередное существо, она слышит за спиной получеловеческое дыхание, почти разбирает в бормотании человеческую речь, пусть и полузнакомую. Эл знает, что люди бывают страшнее монстров: существа с Изнанки часто обходят ее, не приближаясь, принюхиваясь издалека. Люди преследовали ее почти всю жизнь.

В вентиляции оказывается спокойнее, чем в коридорах, даже в темноте и пыли, липнущей к ладоням и разбитым коленкам. За спиной у Эл большое пятно света, то место, где ей удалось влезть наверх, оторвав решетку. Еще у нее за спиной почти нечеловеческий вой преследователя, на свою беду пробившегося следом за ней в комнату. Теперь он лежит на полу, придавленный тяжелым автоматом, забитым цветными фантиками, и Эл видела свежую кровь, расползающуюся под лысой головой. Думать об этом у нее нет времени - впереди тоже есть крики, тоже есть много света, и она чувствует, где-то впереди точно есть тень.

К знакомому "изнаночному" запаху она тянется гораздо чаще, чем замечает новый. Менее привычный, но более резкий. Чужая волна, на мгновение перебивающая даже вибрацию от существа, на которое Эл безуспешно пытается настроиться, свернувшись в одном из ответвлений вентиляции. Она намеренно не открывает глаз, мечется, едва не соскальзывая, в сторону иного ощущения, совсем другой связи, не завязанной на страхе, но тоже имеющей отношение к Изнанке - как? Кто еще здесь есть? Тот, кто привел сюда существо? Она слишком торопится, пробираясь вперед, ладони потеют и начинают скользить, и Эл прокатывается под уклоном вниз, ударяется в очередную решетку, оказавающуюся ближе, чем ей хотелось бы. Здесь стены покорежены, вентИляционная труба провисает вниз, наполовину между полом и потолком, и девочка оказывается почти в клетке, когда тень наконец находится. Слишком быстро оказывается у нее перед глазами, почти молниеносно движется навстречу людям, разбегающимся в стороны: Эл видит форму, халаты, и даже голые тела, а потом не видит больше ничего.

Она не помнит, как добирается до другого вентиляционного люка, но не может больше ждать. Грудь сдавливает паникой, мысли путаются, в них теперь почти стучатся снаружи, чья-то лапа шарит по воздуху рядом. Эл снова ищут, и она знает, что должна бежать. Она приземляется в полутемном туалете, замирает в относительной тишине, прерываемой только сиренами и невнятным стуком вдалеке. Звуком разбегающихся людей вокруг и другим, гораздо более тихим - прямо у нее за спиной.

Ей хочется зацепиться, она едва успевает, видит уже почти тень от ускользающего туда, за границу, сознания, успевает только мельком заглянуть в глаза незнакомой женщине, прежде чем та проваливается - Эл наперед почему-то знает, куда она. На Изнанку. Прямо сейчас, когда вокруг рушится мир, а за парой стен существо, пришедшее с той стороны, разносит на кусочки людей, попадающихся на пути. Женщина не одна, она падает в руки другому человеку, от страха, кажется, почти не замечающему Эл.

- Эй, - дверь кабинки распахивается, ударяя о соседнюю, и Эл сжимает ладонь в кулак, стараясь взять себя в руки. Не пользоваться силой слишком резко, не расходовать ее так щедро, как раньше. Теперь она почти понимает, как это делается. - Ты. Кто ты?

Женщина в его руках оседает на пол окончательно, разъезжается ногами по холодной плитке, но Эл не останавливается, чтобы проверить, что с ней - она и так знает это. Нет, бледная ладошка цепляется с почти недетской силой в чужое запястье, и так напряженное под весом человеческого тела, Эл заглядывает в темные, расширенные страхом глаза.

- Я могу тебе доверять? Ты... Друг?

Им нужно торопиться.

Звуков слишком много, Одиннадцатая успевает соскучиться по тихому шелесту листьев под ногами и над головой, так редко прерываемому чем-то иным. Привычка вслушиваться выходит ей боком в другом мире, заставляет нервно вздрогнуть от вспышки хохота и топота ног в коридоре. Она не сразу понимает, что звук далеко, до него еще несколько коридоров, и в нетерпении трет ладонями зудящие от обилия шума уши. Очень много людей в здании, много коридоров, комнат, холлов, все они заполнены живыми существами. Это отвлекает Эл, заставляет рассеиваться, заставляет отвлекаться. Им нельзя отвлекаться, нужно выбираться отсюда.

На мужчине обычная одежда, на медленно отключающейся женщине - тоже. Не военные и не больные, только очень отчаявшиеся, с ними можно было бы выйти, можно было бы помочь. Но в воздухе пахнет лесом, за спиной у Эл трескается ветка под чужой ногой (она не оборачивается), границы мира дрожат, как огромный мыльный пузырь, пропуская в себя чужака. Тянутся к ней, но Эл успевает отпрянуть мысленно, оградиться, она должна оставаться здесь, а не там.

Топот резко усиливается, в черепную коробку бьется глухой стук и треск: чьим-то телом прямо сейчас выбивают дверь. Вот это уже совсем недалеко, и так невыносимо громко, что хочется зажать голову между коленей, прячась.

— Плохое место, — в отчаянии бросает Одиннадцатая, пытаясь привлечь внимание. Мужчина не поднимает головы, будто не чувствует приближения и не слышит звуков, не доставая до их источника, трясет за плечи ушедшую, теряет драгоценное время. В голову слишком медленно, позже, чем раздражение и страх, приходит мысль, что они не могут уйти. Кусает обветренную губу, больно цепляя зубами разошедшиеся чешуйки кожи, снова стискивает руку в кулак. Она не сдвинулась бы с места, будь здесь сейчас другой человек.

Майк?

Эл тяжело бухается на колени, не обращая внимание на жесткое соприкосновение с полом, трогает запачканными землей пальцами бледный висок и жмурится. Она слышала имя. Ривер. Когда кого-то ищешь в лесу, нужно кричать его имя изо всех сил, чтобы было слышно за рядами деревьев и плотной пеленой листвы. Когда люди из города искали Уилла, они звали его несколько дней, но не знали на самом деле, как это делается, потому бросили свои поиски так быстро. А Эл достучалась, докричалась, надрывая разум, и Уилл вернулся к друзьям. Мужчина, склонившийся над ними, тяжело дышит от паники и не перестает слабо трясти руку женщины, такой напуганный, будто это он сейчас проваливается на другую сторону — так могут волноваться только друзья. Эл может найти друзей, если это нужно, но не может рассказать об этом вслух, не зная подходящих слов.

— Она живая, — Одиннадцатая боится тянуться более настойчиво, а Ривер уходит так быстро и далеко, что уцепиться за нее нет никакой возможности, только смотреть в удаляющуюся спину. — Ривер... Жива. Пойдем. Нужно идти.

Майку было достаточно знать, что его друг жив. Мужчина напротив непонимающе смотрит на нее, вздыхает тяжело раз, другой, и тоже согласно кивает. Им нужно быть осторожнее, им нужно быть быстрее, Эл торопит его взглядом, тянет снова за запястье, как только он взваливает на плечо женщину.

Эл надеется, что она вернется — там слишком опасно.

За сиреной все еще слышен стук в соседнюю дверь, Одиннадцатая прошмыгивает в проход осторожно, пытаясь увидеть угрозу раньше, чем ее саму заметят. Вместо человеческого тела, каким оно, должно быть, было еще минуту назад, в руках у человека, стоящего к ним боком — кровавое месиво, много-много красного, стекающего по рукам, по обломкам двери в одну из комнат, такого яркого, что Эл хочется снова зажмуриться. А нельзя, поэтому она смотрит, вытянув дрожащую руку назад, чтобы незнакомец, следующий за ней, остановился. Ей не хочется больше пачкать никого в красном, не нравится ощущение натекающей теплой крови над губой и резкой боли, будто что-то лопается с треском в голове.

Но за спиной у нее люди, а впереди — почти монстр, страшно скалящийся и снова заливающийся хохотом, когда поворачивает к ней голову.

Эл распахивает дверь широко, выбегая в коридор, от страха стучит в висках и неприятно сжимается все внутри. Существо бросает на пол остатки тела и окончательно разворачивается к ней, оно намного выше, в запачканном больничном халате, но совсем не выглядящее больным, скорее сильным. Гораздо сильнее нее, и позволять себе ждать или медлить опасно, сзади слышатся шаги и удивленный голос мужчины. Пытается предостеречь? Или остановить? Эл уже не слышит, сосредоточившись, внимательным взглядом примеряясь к шее, прежде чем резко дергает подбородком в сторону.

Она не останавливается, чтобы проверить, нет времени: торопливо перешагивает через тело, с неприятным хрустом врезавшееся в стену и сползшее на пол, проверяет соседний коридор. Там не слышно топота ног, только скрипит и искрит выбитая лампа, свисающая в самом конце. Туда можно пройти, только Эл не понимает, где они оказались, и не уверена, куда бежать.

Чужое присутствие пробегается по коже, касается ее, как взаправду, шелестит как будто совсем за спиной чье-то дыхание. Девочку встряхивает дрожью, от секундного напряжения чуть ноет голова, но все это неважно, когда она чувствует, что их ищут.

— Оно близко, — жесткий рукав куртки еще более грязный, чем ее руки, но Эл все-таки натягивает его на кулак, прежде чем потереть начинающий чесаться нос. Скоро пойдет кровь. — Куда?... Куда нам?

Отредактировано Eleven (2017-06-29 23:07:23)