[SGN]Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив, и кто отнят войной.
И хотя пятилетки бегут, торопясь,
Все тесней эта связь,
Все прочней эта связь.[/SGN][NIC]Bucky Barnes[/NIC][STA]кровь на снегу[/STA][AVA]http://sh.uploads.ru/bsf0F.png[/AVA]
это слепо. а что не увидишь — не сохранишь
в своей п а м я т и и не пропустишь глубже.
собери все мои нежелания жить и с крыш,
и с порезов и шрамов. заставь меня знать, что нужно
Снайперов не любили на войне, они всегда были обречены на одиночество — их прибытию не радовались на линии фронта, на них смотрели косо, ждали с нетерпением, когда снайпер отправится дальше, шептались за спиной. Баки не любили тоже, еще до того, как она стала личными крыльями за спиной Капитана Америка, не подпуская к ней смерть на расстояние выстрела. Барнс не любили вовсе не оттого, что она была женщиной — если женщины уходили на фронт, то чаще всего становились снайперами, не в танки же их сажать, да и стрелком она всегда была отменным, будто понимала винтовку, говорила с ней на одном языке свистящей смерти и щелчков приклада. Дуган часто добродушно шутил, что все мужчины в армии завидуют винтовке Баки, с такой нежностью и страстью она с ней обращается. Барнс сверкала усталыми глазами и говорила, что никому тут не светит, для нее нет здесь любовника лучше, чем винтовка.
Баки Барнс занималась любовь со смертью, сколько помнила себя солдатом.
Баки привыкла к косым взглядам, к напряжению при ее появлении, к отсутствию добродушия в запавших от бесконечной войны глазах солдат — она понимала, она не требовала благодарности. Солдаты недовольно ворчали, прислушиваясь к свисту снарядов, что дамочка с комфортом приехала на линию фронта, пульнула из своей пульки, получила медаль и свалила, а по ним потом из минометов садить будут. Там, где снайпер зарабатывал свои медали нередко оставались братские могилы. Убить снайпера дорогого стоило, немцы ради этого накрывали артиллерийским огнем всю линию фронта, надеясь задеть и призрака с винтовкой. Баки не доставали никогда, хотя она стоила всех положенных на ее ликвидацию усилий.
Смертоносным призраком Баки Барнс стала еще до того, как превратилась в Зимнего Солдата. Только тогда ей не было от этого так нестерпимо тошно, на войне принято гордиться убийствами, на войне Баки давали медали за то, как красиво она кружилась в танго со смертью, всегда попадая в такт — никогда не допуская промахов. Но война кончилась много лет назад, а Барнс из снайпера превратилась в его бездушную винтовку.
Это прозвучит странно, но Баки никогда не думала о самоубийстве. Хотя, казалось бы, что может быть проще — пустить себе пулю в лоб и прекратить, наконец-то, этот фарс. Ребекка Барнс прожила куда дольше, чем должна была, расплатилась со смертью отнятыми раньше срока жизнями, чтобы продлить свою. Но Баки продолжает существовать, зная, что вторая ее смерть убьет Стефани. Роджерс до сих пор является центром ее мира, ее мерилом, ее путеводной звездой. Когда Стефани говорит, что они должны спасти мир — она действительно имеет в виду целый мир. Она правда верит, что в силах спасти всех и каждого, уберечь, защитить. И оттого, наверное, у нее получается. Когда об этом говорит Баки, когда с изогнутых в нахальной усмешке губ срывается речь о спасении мира, она имеет в виду только Роджерс. И ее нельзя за это упрекать, нельзя говорить о двойных стандартах и эгоизме, потому что она не врет и не лицемерит — для Ребекки Барнс весь мир действительно сосредоточен в голубых глазах Стефани. Стефани, которая бы не пережила еще одной смерти подруги, сломалась бы совсем, перестала быть Капитаном Америкой... просто перестала бы быть. А этот мир без светлой Роджерс, полной идиотских и наивных идеалов, полной веры в светлое будущее и готовности за него сражаться, абсолютно прекрасной и в то же время дико раздражающей в своей правильности Роджерс, без нее мир был бы уже не тем. Возможно, и вовсе бы потерял всякий смысл.
Поэтому Баки продолжает жить.
Она не может сказать, что ненавидит Зимнего Солдата. Она ненавидит тех, кто превратил ее в него, ненавидит поступки, которые она совершала под этим именем, но эта часть личности не ощущается чужеродной, Зимний Солдат не был искусственно вживленным в нее. Баки и есть Зимний Солдат. И иногда она готова признать, что ей нравится сила ее тела, ей нравится мощь новой руки и навыки рукопашного боя. Ей нравится, как много оружия ей теперь знакомо, как по-родному под пальцами горит приклад винтовки. Баки понимает, что была Зимним Солдатом на самом деле всегда, лишь не имела возможности превратиться в него окончательно. Со Стефани — не имела.
Так же, как болезненная и хрупкая Роджерс всегда была Капитаном Америка.
Зимний Солдат просыпался в Баки изредка, он рычал зло и пугающе на парней, отпускавших неприятные шуточки в сторону Стефани, Зимний Солдат почти до боли сжимал запястья Роджерс, когда та в очередной раз заикалась о желании пойти на фронт. Зимний Солдат цепным псом всегда охранял Стеф. Золе понадобилось только вытащить оголодавшего зверя наружу и отобрать у него любые воспоминания о Роджерс, лишив единственного, что держало его в узде. Иногда Баки думает, что только это и позволило ей остаться в здравом уме, выжить, не сломаться окончательно и бесповоротно после всего, что с ней сделали. После всего, что сделала она. Зимний Солдат защитил ее, стал ее броней и стальным стержнем, вороненым доспехом укрыл хрупкое девичье тело, в забытье погрузил истерзанное болью сознание. Приглушил все человеческое, что было в Баки — потому что человек не смог бы это пережить.
Стефани задавали много вопросов о том, как прошел эксперимент доктора Эрскина. Но только Баки посмотрела на нее запавшими больными глазами и спросила:
— Было больно?
Потому что Баки больно было так, что она едва могла вспомнить свое имя.
Баки никого не обещала ждать с войны. Может, потому что знала, что сама отправится следом, может, потому что никто не просил об этом легкомысленную Барнс. Стефани в последний вечер просит — не выиграй войну, пока я не присоединюсь к тебе. И Баки легко и бессознательно выполняет данное обещание: дожидается.
И не выигрывает.
Tell me, Atlas. What is heavier: The world or its people's hearts?
Баки любила праздники, особенно – Рождество с его открытыми катками, всюду висящими гирляндами и бесконечной трелью песен по радио о том, как идет снег, и как от этого хорошо. Баки не могла не любить все это, слишком живой была, хватающейся за любой повод выбраться на праздник, познакомиться с людьми, покрасоваться перед мужчинами. Вся суть Барнс была в этом – веселиться, даже когда дела ни к черту, надевать красивую одежду, даже когда она последняя. В праздники все люди становятся чуть счастливее, несмотря на все невзгоды и проблемы.
– У меня есть для тебя подарок, – торжественно объявила Баки на следующее утро после Рождества. Ей было с кем проснуться сегодня в теплой постели, но не зря говорят, что Рождество – семейный праздник, а с недавних пор у Ребекки была только Стефани. Впрочем, это было взаимно. – И не смотри на меня так. Никаких лекций о бесполезной трате денег рождественским утром. По счетам уплачено, мы сытые, в копилке еще есть несколько долларов. Так что молчи и делай вид, что это лучший порядок на свете.
Баки шутливо сдвинула брови, спрятав руки за спиной. Взгляд Стеф метнулся на что-то гремящее в руках подруги, Роджерс не могла быть одновременно осуждающей и сгорающей от любопытства, хотя очень пыталась. В конце концов желание узнать, что же прячет там Баки, победило всякое желание читать нотации. Барнс только победно улыбнулась – конечно, она знала, что подруга не выдержит, – и выудила из-за спины плоскую металлическую коробку с полным набором новеньких цветных карандашей чешского производства – дефицитных настолько же, насколько ярких. Стефани, кажется, перестала дышать, когда увидела это великолепие. Она водила тонкими пальчиками по ребристой поверхности художественных принадлежностей, то и дело переводя светящийся взгляд на Баки. Голубые глаза подруги сияли не хуже уличных гирлянд.
Последний ухажер Баки не лучшим типом. Она бы погуляла с ним неделю и бросила. Он слишком много говорил о бедности и богатстве, порой был тем еще сексистом, но дарил отличные подарки, и Барнс провела с ним чуть больше запланированного времени, чтобы можно было перестать принимать сюрпризы и намекнуть на что-то конкретное. Например, на два десятка отменных цветных карандашей из специальной лавки, на которые у самой Баки никогда не хватило бы денег.
– Я уже ревную к этим карандашам, так ты на них смотришь, – рассмеялась Ребекка. – С Рождеством, мелкая.
Это – их последнее Рождество вместе. Последнее Рождество Баки в жизни, на самом деле; до следующего она не доживает, срываясь с поезда в слепящую белизну.
Это – первое, что всплывает в звенящей пустоте памяти Зимнего Солдата, когда она сжимает Куб. Счастливые глаза Стефани – первое, что видит Баки в жизни, прежде чем сорваться во тьму ненависти к себе.
биться дальше. а то ни лица уже, ни тепла
не осталось во мне. единицы ж и в о г о места.
всё изрезанно чем-то, имеющим привкус зла
к заплутавшей душе. чем-то хладным, как сталь, железо;
— Боюсь, мертвец тут только один, — Баки демонстративно оглядывается, рассматривая надгробия. — Не вижу тут твоего имени. Хотя, признаться честно, ты все усилия к этому прикладываешь.
Баки смотрит на Стефани больными, пустыми глазами, будто и правда мертвец поднялся из могилы, пальцами раскидал землю и глядит теперь на живого человека — с жадностью какой-то, давно перед ним не было ничего, кроме прогнивших досок да трупных червей. Баки молчит долго, она больше не легка на колкости и ничего не значащие шутки. С губ Зимнего Солдата слова срываются раненными птицами — она очень давно не говорила ничего своего, за года молчания поняв цену слов. В обращении к Стефани слова Баки звучат практически молитвой, она будто отпевает свое прошлое.
— Тебе не следовало приходить, — Баки говорит отчаянно, молит Стефани оставить все позади — похоронить прошлое и Баки вместе с ним. — Твой старый друг лежит в могиле. Позволь ей покоиться с миром.
Она смотрит на свою могилу. Мертвая Баки Барнс — безнадежно и окончательно, так и не нашедшая покой неприкаянная, измученная душа. Та женщина, что сейчас стоит на кладбище едва ли является Баки. Это что-то новое, что-то страшное, человек едва ли — чучело, набитое воспоминаниями, что какой-то шутник заставит ходить и говорить. Кажется, сделай надрез и на землю посыплются опилки.
Стефани поворачивается к Баки спиной, и ту накрывает безотчетное, инстинктивное жаление врезать Роджерс хорошенько, чтобы не смела так подставляться, не смела рисковать собой так бездумно и восхищенно. Не смела умирать.
Но Стеф будто не боится совершенно Зимнего Солдата, будто прячется от всего в его тени, дышит в разы спокойнее, чувствуя тяжелый взгляд затылком. Роджерс касается гравировок на могилах Воющих Командос. С той бесконечной благодарностью и нежностью, которые отличали ее от всех остальных командиров — за нее было совершенно не страшно умирать. Баки помнит всех, кто лежит под этой землей. Баки кажется ужасно смешным то, что она была единственной, кто “отдал жизнь за свою страну и дело Капитана Америка”, но стоит живой на кладбище сейчас именно она.
— Ты подстриглась, — зачем-то говорит Баки, тут же сжимая зубы, злясь на себя за свою слабость, за то, как тянется она вся к Стефани, всем естеством своим в наивной надежде выжечь ее солнцем все разъедающую Барнс тьму. Но дело в том, что кроме этой тьмы, в ней ничего и не осталось.
Баки вспоминает тонкие волосы Стефани — еще тогда, в Бруклине — русые, мягкие, золотящиеся на солнце, но тонкие и ломкие, их едва ли хватало на косу. Стеф была слабая и болезненная вся — до кончиков ее волос. Барнс нравилось то, какими стали волосы подруги после сыворотки. Ей вообще нравилось на самом деле смотреть на новую Роджерс и думать, что люди, наконец, заметили какой красивой она была, заметили то, что сама Баки и так всегда видела и знала. И она была совсем не против, когда в барах военные смотрели не только на нее, провожая взглядами Стеф. Баки всегда готова была поделиться со Стефани, а то и вовсе отдать той, что угодно из своего. И сейчас Барнс отчаянно пытается отдать ей остатки своей жизни, потому что разве не в этом была цель ее ухода на войну? Чтобы Стефани могла спокойно жить. Баки хотела бы отдать то, что осталось от жизни в ней, в надежде, что этих осколков хватит, чтобы заполнить бреши в жизни Стефани.
Баки вспоминает Хеликарриер, вспоминает “я не буду с тобой драться”, “ты мой друг”, вспоминает Куб. И ей нравится на самом деле это — вспоминать, давно в ней не было ничего, кроме приказов, но Баки чертовски зла на Стеф. На восхитительную идеалистку Стефани Роджерс, огромного сердца которой хватило бы на весь мир, ничего не оставив ей самой.
Что они обе делают в этом веке? В этом времени? На этом свете? Какие незавершенные дела заставили их задержаться, неупокоенными душами продолжить бродить по свету?
острым, будто расколотый айсберг сквозь алый свет.
я верна тебе, только устала быть под прицелом.
обними меня. не оставляй. я дождусь рассвет
и пойду за тобой. наконец-то живой и смелой.
